Мне было шестнадцать, и я не знала, что делаю. Это важно сказать с самого начала, потому что теперь, когда я оглядываюсь назад, я вижу только пустоту там, где должен быть разум. Тогда я была просто девчонкой, полной любопытства, с руками, которые хотели трогать, и глазами, которые искали ответы. Я не хотела его убить. Я не хотела, чтобы всё закончилось так.

Его звали Миша — младший брат соседки, маленький комочек в коляске, всего три месяца от роду. Его мама попросила меня посидеть с ним, пока она сбегает в магазин. «Он тихий, только покорми его через час,» — сказала она, и я кивнула, думая, что это будет легко. Я любила детей, их мягкость, их запах, их доверчивые глаза. Но с Мишей всё пошло не так.

Он лежал в кроватке, глядя на меня своими огромными глазами, такими ясными, что в них можно было утонуть. Я гладила его по животику, смеялась, когда он дрыгал ножками. А потом мои руки — сами, без моего разрешения — скользнули ниже. Я не знаю, почему я это сделала. Может, потому что слышала от подруг, как мальчики реагируют, даже такие маленькие. Может, потому что мне было скучно, и я хотела увидеть что-то новое. Я тронула его там, между ножек, сначала осторожно, потом смелее, и он улыбнулся. Улыбнулся! Его лицо сморщилось в такой чистой радости, что я почувствовала себя волшебницей.

Я продолжала. Его ножки дёргались, дыхание стало чаще, и я видела, как что-то происходит — маленькие сокращения, как будто он смеётся внутри себя. Это было похоже на игру, на тайну, которую я открыла. Я не думала, что делаю что-то плохое. Я видела только его лицо — эти гримасы, эти вспышки удовольствия, которые я могла вызвать одним движением пальцев. Это было как магия, как власть. Я не знала, что у мальчиков таких крох нет того, что останавливает взрослых, — той паузы, того затишья. Он не уставал, не отворачивался, и я не останавливалась.

Часы шли. Два, три, четыре — я потеряла счёт времени. Сначала он был живым, тёплым, отзывчивым. Я шептала ему: «Ты такой милый, такой смешной,» — и продолжала тереть, гладить, смотреть. Его дыхание становилось всё быстрее, сердце колотилось под моими пальцами, но я думала, что это нормально, что он просто радуется. А потом он начал затихать. Сначала я не поняла — он всё ещё дышал, но уже не так сильно, не так часто. Его глаза закрылись, и я решила, что он просто уснул. Я уложила его в кроватку, вымыла руки, села ждать его маму.

Когда она вернулась, я сказала: «Он спит.» Она улыбнулась, поблагодарила меня, и я ушла домой. Только ночью, когда я легла спать, в голове всплыло его лицо — такое тихое, слишком тихое. А утром соседка закричала так, что стены задрожали. Миша не проснулся. Его нашли холодным, с остановившимся сердцем. Врачи сказали что-то про внезапную детскую смерть, про то, что такое бывает, что это не чья-то вина. Но я знала. Я знала, что это я.

Я не сказала никому. Как я могла? «Я трогала его там, пока он не умер» — эти слова застревали в горле, как кости. Я представляла, как его маленькое сердце билось всё быстрее, как его нервы кричали, а я не слышала. Я не знала, что могу перегрузить его, что его тело не выдержит столько часов моих рук. Я думала, он просто спит, а он умирал — медленно, тихо, под моими пальцами.

С тех пор прошло десять лет. Я вижу его лицо во снах — ту улыбку, которую я вызвала, и ту тишину, что пришла потом. Я стала другой — тише, осторожнее, как будто часть меня умерла с ним. Я жалею. Каждую ночь я жалею, что не остановилась, что не поняла, что делаю. Но я молчу. Никто не узнает, почему он ушёл. Это моя тайна, мой груз, моя тень. Я хотела только посмотреть, поиграть, а украла жизнь. И теперь я живу с этим — одна, в тишине, где его дыхание больше не звучит.